Шёл второй месяц без Рицки. Дни сменяли дни. Они сыпались на пол потерявшими связующую их нить бусинами и катились в разные стороны, пустые, однообразные и мгновенно забывающиеся. Соби больше не запирался в квартире. Он проводил два-три часа в день в студии Мотохару и говорил с ним, говорил. Они обсуждали современных художников, новые стили, посещённые выставки. Но никогда не касались главного, самого болезненного. Соби смотрел на этого черноволосого бледного парня и видел в нём отражение себя, словно стало два Соби. Один из них не знал Рицку, а другой – знал. Только в этом была их разница. Только это делало их невозможно далёкими друг от друга. - Я знаю, что ты тоже хорошо рисуешь, Соби, - сказал Мотохару, откладывая кисть в сторону и критично осматривая то, что получилось. – Почему ты бросил? Соби щёлкнул зажигалкой, и по маленькой тесной мастерской поплыл лавандовый дым. - Мне нечего рисовать. Всё уже нарисовано до меня. Мотохару вплотную подошёл к сидящему в кресле Соби и сверху вниз посмотрел на него. Лаванда кружила голову, но, в то же время, не шла ни в какое сравнение с излучаемой Соби печалью. Меланхолия может быть намного прекрасней яркого беспечного позитива. Меланхолия созвучна биению человеческого сердца. Тук-тук. Печальная песнь рабочего механизма. Тук-тук. Все мы биологические машины. Тук-тук. Время лечит, Соби. - Есть я. Меня ещё никто не рисовал, - прошептал Мотохару и коснулся лежащей на подлокотнике кресла бледной руки. – Я же вдохновляю тебя, Соби. Не скрывай это. Отпусти себя. Мотохару говорил тихо, проникновенно и всё то, о чём думал Соби. Он умеет читать мысли, он сильный и опасный. Его нельзя впускать в свою душу. Но отчего тогда так дрожат руки? Отчего невозможно его оттолкнуть? Пусть говорит. Пусть выскажет то, чего так боится сказать он сам. - Ты совсем потерялся в своей печали, Соби. – Голос обволакивал, голос проникал в кровь. Это заклинание, Мотохару? Зачем тебе всё это нужно? – Ты должен жить дальше. Ты должен вернуться в мир, открой глаза, Соби. Мотохару наклонился ближе, к самому лицу, и Соби почувствовал на своих губах его ровное тёплое дыхание. - Не нужно. Этого не нужно, - медленно отстранившись, сказал Соби. Ничто в нём не отозвалось на неприкрытое приглашение. Он не хотел никого, кроме Рицки. Никогда. Даже Семея, которого боготворил. И этот новый для него человек не станет исключением. – Я должен уйти. Мотохару отошёл в сторону, позволяя Соби подняться. Ни один мускул не дрогнул на бледном лице. Даже отказ не нарушил установленного баланса. - Ты вернёшься, Соби? – вновь взяв в руки кисть, будничным тоном спросил Мотохару. - Возможно. - Я буду ждать. Я буду здесь. Лето неожиданно стало холодным. Серые свинцовые тучи то и дело застилали голубое пронзительно небо. И капал мелкий колючий дождик. Даже у природы не было сил на одну великую, карающую всех неверующих и малодушных грозу, что покачнёт небо и хлынет бурным потоком на грешную землю. Вот и плакало небо часто и уныло. Но Соби было легче. Соби находил в этом музыку для своих уставших ушей, и приглушённые тона размытых улиц радовали утомлённый взгляд. Тоска выматывает. Тоска старит душу. Тоску нельзя держать в себе долго, иначе никогда её не прогнать. Почему ты не вернулся, Рицка? В твоём доме давно не горит свет. Твой дом оглох и ослеп без тебя. Как и я, Рицка. Я хотел подарить тебе лето. Я хотел подарить тебе море. Я хотел… хотел… Где ты, Рицка?
- Соби, ты целую неделю не приходил ко мне. Я принёс показать тебе свою новую картину. Мотохару никогда не начинает издалека и никогда не играет словами. Он говорит всё прямо и по существу. Но что-то в этом есть пугающее. Правда – это всегда страшно, даже если это добрая правда. Хотя где она, граница зла и добра? Соби молча впустил гостя в свою квартиру. Мотохару протянул завёрнутую в белую ткань фанеру и разулся. Он всегда знал, что Соби эстет по природе, но то, что в его доме будет настолько светло и чисто, он явно не ожидал. С тем хаосом, что царил в душе Соби, его стерильное жильё никак не сочеталось. Быть может, в этом то же есть некий баланс. - Будешь чай? Мотохару кивнул и стал осматриваться дальше. Всё в окружающей атмосфере кричало о печали и скорби. Все вещи впитали траурный дух. А мягкий тёплый цвет – это всего лишь оболочка. - Ты вновь рисуешь, Соби, - явно обрадованно сказал Мотохару. Он стоял перед накрытым белой тканью мольбертом и сгорал от любопытства. После того, как он узнал Соби ближе, он отказался смотреть в него. Он хотел узнавать его постепенно, день за днём. Он хотел, чтобы Соби говорил с ним о своей душе, чтобы открывался его взгляду и ничего не утаивал. Слова, произнесенные вслух, намного сильнее обрывочных сумбурных мыслей. Мотохару впервые за долгое время почувствовал вкус жизни. И любопытство. - Можешь посмотреть, хотя ты, наверное, и так уже всё увидел. – Соби тоже не играл в прятки. Он был честен с Мотохару, иначе он не был бы с ним вообще. - Нет. Я не смотрю в тебя, Соби. Я знаю, что ты этого не хочешь. Белая ткань медленно скользила, обнажая мольберт, и сердце Мотохару забилось сильнее. Баланс нарушался. Синее, пронзительно синее небо. Белые кучевые облака несутся куда-то вдаль. Лёгкие странники, вестники светлой жизни. Бабочки, много бабочек, порхающих по высоким фиолетовым цветам. Они пахнут летом и солнцем. И мальчик с фиалковыми глазами. Он ловит бабочек и счастливо улыбается. А они, доверчивые маленькие создания, льнут к нему и совсем не боятся. И время не останавливается на картине, как завещано природой. Оно течёт, движется, колышет стебельки цветов, ерошит блестящие на солнце волосы. Картина живёт невозможной запредельной жизнью. Жестокий. Жестокий Соби. Ты убиваешь себя сам. Ты сам выстраиваешь эту непреодолимую стену. Ты отдался велению мечты и пропускаешь настоящую жизнь, которую потом не наверстаешь. Мотохару опустил ткань обратно на мольберт и ощутил, как пальцы его вздрагивают от напряжения. Никогда прежде он не заглядывал так глубоко в то, что любил. И ему стало грустно. - Это мой Рицка, - тихо сказал Соби. Он стоял в дверном проёме и наблюдал за реакцией Мотохару. – Это моя мечта. - Ты талантливый художник, Соби. Но ты лжёшь себе в главном, - взглянув в бездонные уставшие глаза, с сожалением произнёс парень. – Ты живёшь фантазией, а жить нужно жизнью. - Мне всё равно. Я стёр все грани. Я вне этого. - Все мы в этом, пока мы здесь. - Даже ты? Видящий сквозь время? Мотохару медленно опустился на кровать и прижал вздрагивающие ладони к лицу. Он не хотел видеть то, что видел, но его манило в запретное. И он скользил туда, где встретился с Рицкой последний раз. Он впервые хотел заглянуть за грань, хотя никто его об этом не просил. - Да. Даже я. - Ты лжёшь. - Соби быстро подошёл к Мотохару и опустился перед ним на колени. - Но ты же выжил. Ты выжил после смерти своего бойца. Как ты это сделал? Расскажи мне, научи меня. - Ты, правда, хочешь знать, как это было? Глаза Мотохару недобро загорелись. Лёгкое волнение прошло. Соби, не раздумывая, кивнул. - Что ж. Это твоё право. Знай. Я сам убил своего бойца, поэтому выжил. Соби отшатнулся, поражённый столь неожиданным ответом. - Почему? – Мотохару продолжил, усмехнувшись. - Потому что он полюбил мою сестру ещё до нашей встречи, а я не знал этого. Он страдал из-за связи, он умолял меня помочь ему. И я помог. Я освободил их. И стал свободным сам. Они навечно останутся красивыми, молодыми и горячо мной любимыми. Другого пути нет. Нет. Пойми, Соби. Соби медленно опустил голову и сжал её руками. Перед глазами поплыло. Сердце билось об рёбра загнанной птицей. Он всё понимал, но лучше бы это было не так. Не буди меня, Мотохару. Солги мне, умоляю. Не хочу. Не хочу. Оставь мне этот сон. Но губы против воли складывали гонимые прочь мысли в слова. - Я прошу тебя, Мотохару, покажи мне. Покажи то, что ты видишь. Я хочу знать, почему он не вернулся, - севшим голосом попросил Соби и в отчаянии посмотрел на видящего сквозь время. - Это будет больно. - Мне уже так больно, что хуже быть не может. - Тогда смотри. Мотохару опустился на пол позади Соби. Его чёрные длинные волосы легли около их ног. Он закрыл ладонями глаза Соби и позволил ему увидеть прошлое.
Асфальт горел на солнце. Асфальт плавился. Асфальт пел о скорости. Вперёд, бесстрашные гонщики, только вперёд. Маяма жал на педаль и шептал слова любимой песни, что так часто играла его знакомая группа, и он всегда слушал её до конца. Только её.
«О неизбежности, о вечном, О том, что ничего не изменить, Спой мне, дорога, Возьми меня с собой…»
Рицка крепко держался за пояс, и его взволнованное сбитое дыхание касалось основания шеи Маямы, и он горел, как тот асфальт, по которому они мчались быстрее и быстрее навстречу разлуке. Отчего ты такой жестокий, Рицка? Отчего ты такой святой? Не жалей меня, Рицка. Я – ничто. Не жалей. Маяма знал, что Рицка всё для себя решил. Для них. Эта связь - ошибка, так в чём же проблема? Почему эти проклятые слёзы туманят взор? Ты тоже плачешь, Рицка. Мы единое целое. Дорога чёрной лентой петляла по холмам. Спуски, взлёты, падения и вновь подъёмы. Пусть эта дорога будет бесконечной. Пусть завтра никогда не наступит, думал Маяма и гнал, гнал на полной скорости вперёд. Ну зачем ты решил свернуть именно здесь? Зачем ты выскочил на встречную полосу? Обрыв опасный, а судьбы нет. Как легко ломается то, что должно служить верой и правдой. Металл, бьющийся о металл. Останется только сильнейший. Но что может противопоставить маленький лёгкий мотоцикл тонне прочности, несущейся навстречу? Только вечность. Маяма в последний момент вывернул руль и ворвался в небо. Они летели вниз. Но крыльев за спиной не было. Рицка прижался к нему крепко-крепко и перестал дышать. А небо в тот день было ослепительным.
Они шли по летнему вечернему парку, держась за руки, и ничего больше не хотелось. В траве пели цикады, и воздух был наполнен тонкими запахами цветов. Он чувствовал тепло руки, сжимающей его пальцы, и на душе было легко и спокойно. Соби неожиданно подхватил Рицку за талию и поставил на скамейку, так чтобы их лица были на одном уровне, и пронзительно посмотрел в глаза. - Твоя изобретательность граничит с безумием, - сказал Рицка и смущённо улыбнулся, прикасаясь лбом ко лбу Соби. Маленькие пальчики потеребили кончики волос и заскользили по щеке. - На что только не пойдёшь ради простого удобства, - беспечно ответил Соби и прикоснулся к улыбающимся губам. Мальчик уже чувствовал манящее его тепло, как внезапно видение рассыпалось, и он резко открыл глаза, возвращаясь в жизнь. Рицка смотрел вверх и не мог вздохнуть от парализовавшей тело боли. Но внезапно боль стихла, словно кто-то выключил её. И ничего не стало в мире кроме неба. Все звуки смолкли, все запахи развеялись, все мысли ушли в небытие. Было только небо и вечность. Прости меня, Соби. Не жди меня, Соби. Я проиграл. Небо лило мягкий благодатный свет и манило, манило к себе, как когда-то давно в чьей-то красивой мечте, но не было тёплой руки, держащей дрожащие пальцы. И грусть сжала всё ещё отчаянно бьющееся маленькое сердце. А потом всё погасло. И мира больше не было. Как хорошо, что я успел сказать тебе. Люби меня, Соби. Сейчас.
Автор сволочь!!!!!!!!!!!!!! как можно!!!! Я тебя убить готова!!!! а ну быстро пиши продолжение где рицка в больнице!!!! T_T у меня истерика из за тебя я бля полчаса успокоиться не могла!!!!
Приветствую Вас Гость | RSS
